Порно видео парижанки

А парижанки, Михаил Иванович? – Ничего особенного. Насколько может судить турист. Нет, не видел «шарма». На улицах – трудящиеся женщины. Молоденькие – красивы, изящны. Постарше – дурнеют. – Но потоньше наших, это верно. Все оглядываются на наших докторш. Оксана полновата, совсем толстая. Ну а Мария Васильевна, Маргарита – тощие. Они бы сошли и в Париже. – А магазины? – О да! Это Париж. Хорошо, что денег было мало. И «Чрево Парижа» видели. Нарочно вставали в четыре утра, благо жили близко. Все как у Золя, только вместо фургонов огромные грузовики. Масса еды. Потрясает, сколько съедают парижане. – Вкусно кормят? – Завтрак слабоват, но если беречь фигуру... Вино три раза в день. Хорошее. Прием устраивали в винном погребе, как у нас в Массандре. Пей сколько хочешь. Один юноша упился, не рассчитал. Хватил я с ним горя... – Искусство? – Ходили по музеям и организованно, и сами по себе, поодиночке. Лувр, Версаль. Импрессионисты. Мона Лиза. Не оторваться. Возвращаешься. А французы восемнадцатого, девятнадцатого веков – Давид, Делакруа – не трогают. Романтизм и чистый реализм в живописи – умирают. Импрессионисты – хороши. Музей современного искусства. Очень пестро. Глупые затеи, вроде скульптур из досок и консервных банок. Но есть потрясающие. «Снятие Христа» до сих пор перед глазами. Современная манера, диспропорции, но сражает. Грусть такая, что хоть вой. Он лежит тощий, длинный, с какой-то нелепой бороденкой, в изломанной позе. По-настоящему мертвый. Вокруг несколько темных фигур, совсем убитых горем. («Ушел. Не уберегли».) Так и видятся впереди столетия христианства: бессилие в попытках примирить непримиримое, хорошие заповеди, фанатики, фарисеи. («Не

— оно здесь дешевле воды.Художником мой прадед, как я понимаю, был средним, собственного лица так и не обрел, работы его в основном были подражательны и вторичны; особенно сильно на него повлиял Модильяни, у которого он даже выклянчил (выменял? получил в дар?) две небольшие картинки и привез их в Москву. Я говорю “картинки”, ибо это были скорее эскизы — торопливые и случайные, — но прадед ими очень гордился.В семейном альбоме сохранилась выцветшая фотография: странный человек с седой всклокоченной бородой на фоне своей личной “Третьяковки”; некоторые знатоки узнавали (или делали вид, что узнают) работы Сислея, Писсарро, Моне, но я лично в этом сомневаюсь. А вот Модильяни был точно, что подтвердилось много лет спустя на аукционе “Сотбис”.В середине тридцатых прадеда арестовали, все его картины и архив были конфискованы, уцелело лишь то, что ранее разошлось по родственникам. Я до сих пор хорошо помню эти странные, чрезмерно вытянутые лица, неестественные, какие-то изломанные позы и темный, приглушенный фон, — с этих картин до пяти лет для меня начиналось утро. Потом мы уехали, а картины исчезли, сгинули, а может, просто были выброшены на помойку как никому не нужный хлам. Справок я не наводил, раньше мне это было неинтересно, но сейчас бы я их выкупил, за любые деньги.От высокого к низкому я перешел легко и стремительно, очень уж давно я был лишен женского общества, колбасить меня стало. Иллюзий в отношении “настоящих” француженок у меня не было, но поначалу стремился приобрести именно этот опыт. Увы, он оказался нереализуем: молодые парижанки по домам сидят и на панель давно не ходят,

Возлюбленному, французскому офицеру, — искренняя и пылкая исповедь женщины, вся жизнь которой была отдана одной страсти. Парижанки плакали, читая правдивую повесть о несчастной любви, написанную кровью молодого, любящего сердца. «Я предназначала вам свою жизнь, лишь только увидела вас, — писала молодая девушка, — и я ощущаю почти радость, принося ее вам в жертву; тысячу раз ежедневно шлю вам свои вздохи, они ищут вас всюду, и они приносят мне обратно, в награду за столько тревог, лишь слишком правдивое предупреждение, подаваемое мне злою судьбою: "Оставь, оставь, несчастная Марианна, тщетные терзания, не ищи более любовника, которого ты не увидишь никогда!" Издатель Клод Барбен уверял, что не знает ни имени автора писем, ни адресата, но ему мало кто верил. Весь Париж сочувствовал Марианне, покинутой жестоким офицером, и вскоре имя героя открылось. В очередном издании «Писем…» всплыла фамилия графа де Сен-Леже, маркиза де Шамильи, который действительно служил в Португалии и даже квартировал в том самом городе, где располагался монастырь Марианны. Сам Шамильи не подтверждал, но и не отрицал этой версии, предпочитая хранить таинственное молчание. «Португальские письма» пользовались таким успехом у современников, что вскоре вышло их продолжение, а потом и ответы на них. Однако это был лишь грубый плагиат, который вскоре вскрылся. Неизвестным оставались лишь полное имя Марианны и подробности ее жизни. Поисками этой женщины занимались многие современники и литературоведы последующих столетий, но лишь сравнительно недавно загадка «португальской монахини» была окончательно разрешена. Автором «Писем…» оказался мужчина (И!), адвокат и писатель по совместительству — Габриель-Жозеф де Гийераг. Наделенный живым умом, остроумный и неистощимый на выдумки, Гийераг был приближенным принца Конти и был близко знаком с такими выдающимися людьми, как Ларошфуко, Мольер, Расин и Лафонтен. Есть свидетельства, что это он подал Мольеру идею «Тартюфа». Однако прошло много времени, пока не была окончательно разгадана тайна повести, написанной мужчиной от лица женщины, причем настолько талантливо, что триста лет люди находились

Будто бы для того, чтобы не оставлять белых пятен на загорелых телах, а на самом деле, чтобы проходящие мимо знакомые и друзья могли еще раз полюбоваться ими, получая в ответ на свои приветствия небрежные кивки.Ариана приподнялась на локтях.— Дорогая, — обратилась она к Эммануэль, — вы пропустили уникальный случай, визит века, ибо дважды в столетие такого в Сиаме не бывает. В прошлый уик-энд маленький военный корабль бросил якорь в устье нашей реки. Визит вежливости таиландскому флагу. О, если бы вы видели экипаж! А капитан был просто Дионис! Все три дня здесь только и было, что обеды, коктейли, танцы, ну и всякое другое…Раскованность, нескромные усмешки молодых француженок, окружавших Эммануэль, смущали ее. Ее удивляло, что ее опыт, опыт парижанки, совсем не помогает ощутить себя равной в этом странном обществе. Роскошь и беззаботная праздность этих временных изгнанниц казались ей чрезмерными даже в сравнении с самыми дорогими местами где-нибудь в Отейле или Пасси. И все, казалось, говорило, что у этих созданий нет другой мысли и других занятий, кроме как разыскивать существа их возраста, привычек, взглядов, чтобы соблазнить их или самим оказаться соблазненными.Но вот одна из них, с дикой гривой волос, разбросанных по плечам и достигающих бедер, лениво поднимается, встает на краю бассейна, зевая и потягиваясь. Ноги ее широко расставлены, и сквозь тонкую ткань бикини открывается перед Эммануэль зрелище потаенных прелестей: выпуклый холмик и широкое бесстыдное отверстие, и это бесстыдство так контрастирует с невинным выражением лица обладательницы львиной гривы.— А Жан не такой уж и дурень, — заметила она. — Он подождал отплытия «Флибустьера», а уж потом вызвал свою жену.— И напрасно, — откликнулась Ариана тоном искреннего сожаления. — Она бы имела сумасшедший успех!— А я не могу понять, как он мог думать, что в Париже Эммануэль в большей безопасности, — засмеялась одна из полуголых девиц. — Разве ею можно пренебречь?Ариана со все растущим интересом