Порно рассказы яня

Куда? Берись за руки, вот так! Шагай! За мной!..Он вывел их на перрон, выстроил в ряд:– Вот, становись. Так и стойте для всеобщего обозрения.Гудок, пар, широкие тени, перемежающиеся узкими светлыми расщелинами, налетели на вокзал, все заслонили и заглушили. Над головой ребят проплыли вагонные окна, сперва быстро, потом медленно. Поезд остановился.– Вот они, тут все! – раздался голос Евдокия Тимофеевны. – Слава тебе господи! Целы, невредимы!..Она торопливо выбралась с площадки вагона, ступила с лестницы на перрон. За ней показалась мама Аркаши Кругликова. Потом сошла на землю мать Миши Донченко. Все три матери кинулись к своим чадам, которые от смущения продолжали держать друг друга за руки, как приказал начальник. Послышались укоризненные восклицания, сетования, вздохи, всплескивания рук. Начальник вежливо козырял матерям и касался мизинцем острия своих усов.– Принимайте, гражданки! Груз в полной сохранности. Пришлось немножечко пошуметь с ними. Но что делать… Пожалуйста, забирайте всех троих.– А где же Янечка? – раздалось вдруг позади. И из соседнего вагона выскочила четвертая мать. – Куда вы дели моего Янечку? Я вижу Володю, я вижу Мишу, и Аркаша тут, а где же Яня?..Начальник свирепо посмотрел на нашу троицу:– Что? Четвертый был? Сбежал?! Простите, гражданка, в телеграмме ясно сказано – трое. Откуда же четвертый?– Мне мальчики на улице сказали, что Яня пошел к Дубинину… Где мой Яня, я тебя спрашиваю!– Да не знаю я, где ваш Яня, что вы, на самом деле! Я его утром видел, он к морю пошел.– Ну, так я и знала! – сказала Янина мама, почему-то вдруг успокоившись. – Это он, значит, опять к рыбакам удрал. А я думала, что заодно уж с вами, хотела поймать его. Ничего, пусть только явится!..Все пошли в кабинет начальника. Мамаши вынули из сумок и узелков бутерброды, но мальчики гордо отказались от еды:– Спасибо, мы уже покушали.– Нас Володя накормил, – пояснил Кругликов.– Три булки, да еще халву, – добавил, жмурясь. Донченко. Он, видно, и сейчас был бы не прочь закусить, но ему неловко было перед Володей, так щедро его угостившим, и он заставил себя отвернуться от материнского узелка.Матери были так счастливы, что нашли своих сыновей, которых они уже с перепугу сочли пропавшими без вести, что сперва даже и

Ян Шао побежал за ним с зонтиком: – Брат Пэй, я понятия не имел, что два Чэня придут сегодня вечером. В следующий раз, когда мы будем тусоваться, я обязательно позабочусь о том, чтобы нас не беспокоили посторонние. – Ну, к тебе это не имеет никакого отношения, – Пэй Янь сделал паузу, чтобы похлопать Ян Шао по плечу: – Тогда увидимся позже. – Хорошо, – Ян Шао раскрыл зонтик и передал его Пэй Яню. – Будь осторожен на дороге. – Ты думаешь, я настолько глуп, чтобы ехать ночью на большой скорости, как Чэнь Цзян? – Пэй Янь принял зонтик: – Иди и наслаждайся. Я пойду первым.Ян Шао посмотрел на Пэй Яня и хотел спросить о вышивальщице Шу, но вспомнил, что всё равно получит готовое изделие завтра, так что больше не было необходимости спрашивать. С характером брата Пэя он был бы не из тех, кто обращает внимание на такие тривиальные вещи, и его согласие помочь ему отвезти вышивальщицу в их родной населённый пункт, возможно, было самым тёплым жестом между ними.После того, как Ян Шао проводил Пэй Яня, когда он собирался вернуться в отдельный кабинет, из-за двери он услышал, как Чэнь Цзян ругает водителя, который попал в автомобильную аварию вместе с ним около двух месяцев назад. Затем он пинком распахнул дверь и сказал: – Ты можешь просто остановиться? В ту ночь этот человек хорошо вёл машину, в то время как ты превышал скорость! Из-за тебя ещё один человек до сих пор не выписан из больницы, так как ты смеешь жаловаться!Когда он услышал, что сказал Ян Шао, на лице Чэнь Цзяна отразилось небольшое смущение, прежде чем он возразил: – Ян Шао, не думай, что то, что ты цепляешься за Пэй Яня, позволяет тебе вести себя как старшему передо мной!Атмосфера в отдельном номере внезапно застыла, поскольку все здесь были людьми высокого социального статуса. Обычно, даже если и возникали небольшие разногласия, это не становилось настолько очевидным, но теперь, когда Чэнь Цзян произнёс такую фразу вслух, всем стало немного не по себе. – Хех! – усмехнулся Ян Шао. – Я действительно согласен с тобой: я цепляюсь за Пэй Яня. Но даже если ты не согласен, тебе лучше просто заткнуться! – Ян Шао, поскольку ты ещё не так хорошо знаком с Чэнь Цзяном, я скажу тебе, что если он почувствует, что над ним смеются, он начнёт забывать себя, – попытался вмешаться Чэнь Сэнь, взяв немного алкоголя из бара и попытавшись произнести тост вместе с Ян Шао. – Я поднима за тебя три чаши вина. Прими это как моё извинение за поведение брата, – он даже не стал дожидаться ответа Ян Шао, прежде чем сразу же выпил три чаши алкоголя подряд. Он дал Ян Шао достаточно лица.Когда Чэнь Цзян увидел, что его собственный брат склонился перед другим, чтобы извиниться за него, его лицо быстро изменилось, и он также тихо извинился перед Ян Шао. Затем он отошёл в угол и просто начал играть на своём мобильном телефоне.Ян Шао продолжал хихикать в своём сердце. Что с того, если он действительно продолжал цепляться за своего брата Пэя? По правде говоря, многие ли

Простого крестьянина. Здесь показаны бесчинства хунвэйбинов, избивающих собственных учителей, таскающих за волосы женщин и устраивающих шествия «уродов и нечисти» — наряженных в унизительные колпаки «классовых врагов». Здесь изображен тяжелый труд на государственных фермах, где можно выжить, только воруя. Мо Янь нисколько не церемонится с темной стороной коммунистической перестройки общества, начавшейся новым витком гражданской войны. Более того, в книге нет ни единого дифирамба коммунизму и его идеологии. Скорее наоборот, коммунизм невольно показан если не источником, то точно неотъемлемой причиной страданий китайского народа. Коммунизм Мо Яня — это вечный голод и тщетные попытки сначала получить, а затем применить образование, это жизнь в постоянном страхе быть объявленным врагом народа, это произвол вчерашних друзей, сегодня выбившихся в начальники, это лозунги и пропаганда и запрет на собственное мнение. Таков, по крайней мере, исторический коммунизм с его перегибами, потому что сам Мо Янь все-таки не чужд коммунистических идеалов, учитывая, что из партии он уходить не намерен. Впрочем, нужно иметь в виду, что он практически не заостряет внимания на политике. Политика ощущается невольно, в виде атмосферы, которой в силу исторической реальности была пронизана жизнь того времени. А Мо Яня интересует именно жизнь. Поэтому если задаться целью и реконструировать влияние политики на простых людей, то оно будет именно таким — неприглядным и страшным.Так или иначе, одной из основных тем романа остается выживание. В один из самых тяжелых периодов Шангуань Лу даже продает собственную дочь русской аристократке. Не столько из-за денег, сколько из соображений экономии — кормить ребенка просто нечем. Немыслимая, казалось бы, ситуация, но Мо Янь пишет об этом с непостижимыми смирением и естественностью, видимо, считая даже это проявлением жизни со всей ее темнотой и безысходностью.Атмосферу «Большой груди», впрочем, трудно назвать тоскливой. Даже несмотря на то, что сюжетная канва книги выстроена в виде череды несбывшихся надежд. В жизни Цзиньтуна было много моментов, когда он мог быть вполне счастлив, но каждый раз за ними следовали неудачи и разочарование. Таково, видимо, видение Мо Янем китайской интеллигенции, ведь в образе Цзиньтуна он вывел как раз обычного китайского интеллигента. Этот интеллигент может иметь кое-какие познания и даже владеть русским языком, но по жизни он оказывается не у дел. Он вообще не приспособлен к жизни и может существовать лишь за счет сильных женщин, берущих его под опеку. Поэтому будущее, по Мо Яню, именно за женщинами, воплощающими народную силу. Не за Цзинтьтуном и ему подобными, а за его матерью Шангуань Лу, сумевшей выжить самой и поднявшей на ноги десяток детей.«Большая грудь» — это настоящий эпический роман с присущим ему масштабным действом и множеством разнообразных персонажей. Он содержит много любопытных сведений о том, как жили простые китайцы в середине двадцатого века. Речь не только о психологическом портрете народа, в котором Мо Янь выписал все противоречия сначала коммунистической, а потом более либеральной идеологии, речь идет о быте и народных обрядах, о праздниках и церемониалах. То есть непосредственном материале жизни. Правда, обратной стороной такого эпического натурализма является практически полное отсутствие рефлексии. Мо Янь никогда не сделает философского отступления и не позволит себе взглянуть на жизнь со стороны. Также он никогда не расскажет о мыслях того или иного

Героя. Здесь не найдется места даже для безобидных лирических вольностей, на которых была построена «Страна вина». Все пространство книги заполнено описаниями и динамическими событиями, выписанными как можно ближе к реальности.Но назвать Мо Яня кондовым соцреалистом язык не повернется даже у самого закостенелого скептика. Мо Янь часто вводит в повествование элементы гротеска, причем в стилистике, которую иногда именуют магическим реализмом. Например, одна из дочерей Шангуань Лу после потери любимого превращается в птицу-оборотня. И читатель никогда не узнает, каким было это превращение — реалистически материальным или иносказательным. Есть моменты, которые могли бы отсылать к «Ста годам одиночества» Гарсиа Маркеса, хотя Мо Янь и не признавал влияния колумбийского писателя на себя. Взять хотя бы историю любви Цзиньтуна к русской девочке Наташе, с которой он, обучаясь русскому языку, ведет переписку. У Цзиньтуна есть только фотография Наташи и больше ничего, но его воображение и жажда любви так сильны, что он не может без нее жить и всюду видит ее образ. Мать считает, что на сына навели порчу, и даже водит его к магу. Дома она закрывает все гладкие поверхности, способные дать отражение, чтобы Цзиньтун ненароком не увидел свою возлюбленную. По структуре такое поведение героев чем-то похоже на «магические» микросюжеты из романа Гарсиа Маркеса. Или взять американца Бэббита, за которого выходит одна из дочерей Шангуань Лу. Подобно Мелькиадесу, он знакомит жителей деревни с достижениями науки — кино и парашютом. И таких элементов немало. Например, по подозрению в шпионаже коммунисты расстреливают 120-летнего даоса, питающегося только росой. Или история Пичуги Ханя, попавшего в плен к японцам, сбежавшего на острове Хоккайдо с угольной шахты и больше десяти лет проведшего в лесах, даже не зная, что война давно окончилась. Хоть его история и полна страданий, Мо Янь и тут не забывает приукрасить ее чудесными деталями вроде боя врукопашную с медведем или разговора с волками.Но в целом книга Мо Яня не так пестрит экспериментами, как ранее переведенная «Страна вина». Их объединяют разве что гротескные элементы да интерес к кулинарии с упоминанием блюда из ласточкиных гнезд. На этом сходства кончаются. «Страна вина» — это добродушная сатира, водоворот эмоций, словесная лепка и игривая фантазия. В «Большой груди» так можно сказать только об описаниях женской груди, которой так одержим Цзиньтун. В остальном это мощное реалистическое произведение, сюжет которого, как вагоны локомотивом, приводится в движение реальной историей. Мо Янь написал живой текст, где даже самые страшные страдания являются элементами всеобъемлющей панорамы жизни, которая всегда способна к обновлению. Самый наглядный пример этому — всепрощение матери Цзиньтуна Шангуань Лу. Она помогает всем. Не ропща, она принимает на воспитание внуков и даже чужих детей, спасает тонущего человека, который едва не сломал ей жизнь, и снимает одежду, чтобы согреть своего же обидчика. Она терпит лишения и унижения хунвэйбинов, ей приходится пройти даже через пытки, и все равно из нее не выбить ничего, кроме слез, — ни единого проклятия. Мо Янь и сам признавался, что в «Большой груди» хотел пропеть оду простой женщине своей страны, способной вынести все тяготы жизни и пройти по ней несломленной. Поэтому его роман является, безусловно, жизнеутверждающим. Цзиньтун все проигрывает в жизни, но сама жизнь не

Упоры для ног, куда Пасифая могла бы поставить коленки, и упоры для рук, так как королеве ведь предстояло довольно долго стоять кверху задом. И если бы просто стоять! С помощью Доделала, королева кое-как забралась внутрь, устроилась там поудобнее во всех этих растопырках, надела на плечи ремешки специальной упряжи… Грязнулька не поняла: — Погоди-погоди, какой ещё упряжи?! — Доделал убил огромное количество женщин во время испытаний этой конструкции, пока не нашёл нужных пропорций. Если коробку внутри медной коровы делали слишком просторной, то человек просто улетал вперёд после первого же толчка бычьего яня, никакой любви не получалось. А если коробку делали слишком тесной, то человек не мог никуда улетать, получалось ещё хуже – впавший в любовную лихорадку бык просто размазывал женщину. Пробитые головы, сломанные ключицы, вырванные коленные чашечки, и это я тебе даже не говорю про внутренние органы, ведь бык в порыве страсти практически взбивал женщину заживо… Грязнулька обомлела: — Что делал? Взбивал? Ингвар бесстрастно пояснил: — Ну да, как венчиком сливки взбивают. Таро Тайрэн уже не знал, что предпринять, кричал: «Настаиваю, чтобы мы подвергли это тщательно редактуре!» Но Ингвара было не остановить: — Страшно подумать, сколько женщин погибло при испытаниях этого устройства. Грязнулька сглотнула, глаза блестели от восторга: — И страшно представить, как именно они погибли. — Вот-вот. Однако, Доделал разработал целую систему подвесов, как бы такую специальную люльку внутри коровы, чтобы бык не размазал Пасифаю, чтобы она могла там кое-как умаститься и двигаться взад-вперёд вместе с толчками быка. Как бы елозить туда-сюда в специальных салазках или качельках, не знаю, как